Смиренная

Екатерина Васильева: Знаете, я прочитала ваш разговор с Демидовой... (Задумывается.)

Игорь Григорьев: Я понимаю, что вы хотите сказать. Просто Алла Сергеевна была не совсем искренна со мной.

ЕВ: Так имела полное право! Какой-то способ защиты должен быть от беспардонности журналистской.

ИГ: Как вам сказать, это уже другая тема – беспардонность.

ЕВ: Сколько уже случаев у всех у нас с журналистами...

ИГ: Вы знаете, если нет повода, то и защищаться незачем. Я пришел не нападать. Я пришел, зная кое-что о ней. Но я считаю своим долгом идти на встречу подготовленным.

ЕВ: Ведь вы же могли это всё опустить. У вас же всегда есть такая возможность. Понятно, что Алла вас сильно задела, но ощущение такое, что вы ИСКАЛИ этот повод с ней расквитаться. Это ведь настолько очевидно...

ИГ: Да я и сам от себя не ожидал. Я, вообще-то, перед ней извинился. Ну а к вам я с миром. Это точно.

ЕВ: Слава Богу, да мне просто повезло! (Смеется.)

ИГ: И потом, я всегда дружу со Львами. Ведь вы же Лев?

ЕВ (задумывается, некоторая пауза): Ну да, в прошлой жизни была...

ИГ: Как – в прошлой жизни?

ЕВ: Была, пока не узнала, что всего этого не существует.

ИГ: И каким образом вы это узнали?

ЕВ: В православной церкви нет таких понятий. Вот и всё.

ИГ: Мне бы так не хотелось говорить с вами о религии и церкви...

ЕВ: Боюсь, не получится.

ИГ: Серьезно?

ЕВ: Думаю – да, но попробую. Понимаете, что происходит... Я давно живу как бы в другой системе координат. Мне непросто разговаривать со светскими людьми...

ИГ: Есть ли дата, за которой вы оставили свою прошлую жизнь?

ЕВ: Может быть, это встреча с моим духовным отцом. Двадцать пять лет тому назад. Может быть, с этого дня все прошлое стало отпадать. Про жизнь «до» священники говорят так: «Это было еще при жизни»...

ИГ: Вас не смущает эта фраза?

ЕВ: Это нормальная фраза. Это значит, что человек умер для мира.

ИГ: Интересно, сколько свобод вы потеряли, умерев для этого мира?

ЕВ (восклицательно): Потеряла?! Я только приобрела свободу!

ИГ: Вы даже не смогли самостоятельно принять решение о встрече со мной. Вас на это должен был благословить священник.

ЕВ: Ну и слава Богу! Цель моей жизни – это спасение души, и батюшке виднее, что полезнее моей душе, а что нет.

ИГ: Вы по каждому поводу спрашиваете разрешения у батюшки?

ЕВ: Когда уверена в своем выборе, то нет.

ИГ: Как часто вы НЕ уверены в своем выборе?

ЕВ: Скажем, с антрепризой, с которой я езжу по стране... В ней есть моменты, которые меня сильно смущают.

ИГ: И что, батюшка вас благословил на это?

ЕВ: Я не смогла от нее отказаться и, чтобы не ставить батюшку в неловкое положение, приняла решение сама.

ИГ: Вы не ощущаете некоего напряжения в такой постановке вопроса? Там, где вам нужно, вы просто ставите батюшку в известность постфактум?

ЕВ: Да это один раз, буквально! За многие годы это такой компромисс!

ИГ: Скажите, как традиционно строится ваш сегодняшний день?

ЕВ: У меня сын – священник, поэтому мы живем по церковному календарю, не по светскому.

ИГ: Когда вы просыпаетесь?

ЕВ: Просыпаемся мы рано, где-то в восемь... Либо мы идем все вместе на службу, либо батюшка уезжает один. Если я не иду на службу, то встаю, молюсь, читаю утреннее правило.

ИГ: Где вы молитесь?

ЕВ: У себя в комнате.

ИГ: Вы стоите на коленях?

ЕВ (смеется): Почему же на коленях?

ИГ: Что, можно сидя?

ЕВ: Нет, сидя нельзя. Стоя...

ИГ: Все-таки стоя?

ЕВ: Стоя, да... Перед иконами.

ИГ: Потом?

ЕВ: Потом возвращается со службы батюшка. Обедаем, внуки ложатся спать...

ИГ: Простите, я не понял, кого вы называете батюшкой?

ЕВ: Батюшка – сын мой.

ИГ (удивленно): Вы называете своего сына батюшкой?

ЕВ: Ну да, батюшка, отец Димитрий...

ИГ: Извините, сколько вашему сыну лет?

ЕВ: Тридцать вот было.

ИГ: Это было ваше желание, чтобы он вошел в церковь?

ЕВ: Вы знаете, я даже об этом мечтать не могла... (Смеется.) То, что это так случилось... Это счастье, конечно. Чудо.

ИГ: Вы оказывали на него давление в его выборе?

ЕВ: Разве такой крест можно взваливать на человека против его воли? Это же крест тяжелейший!

ИГ: Быть священником?

ЕВ: Конечно! Настоящая мужская работа!

ИГ: Какое у вашего сына образование?

ЕВ: ВГИК. Режиссерское.

ИГ: Естественно, он не работал по своей профессии?

ЕВ: Нет.

ИГ: Долго он колебался, по какому пути пойти?

ЕВ: Без ложной скромности... Он очень одаренный человек. Поэтому, конечно, было большое искушение.

ИГ: Не согласитесь ли вы, что, умерев для мира, он тем самым лишил мир одаренного кинорежиссера?

ЕВ: Давайте о нем не будем, потому что я не могу за него говорить. Вы его спросите, он вам расскажет.

ИГ: Я, в общем-то, вас хотел спросить о том же. Вы задумывались над тем, скольких ваших искренних и горячих поклонников вы предали, перестав сниматься?

ЕВ: Игорь, ну же! Ведь без конца крутят все эти фильмы со мной! Этих «Чародеев», «Соломенные шляпки», это «Обыкновенное чудо»... Как предала?!

ИГ: Лично я потерял с вашим уходом в церковь один из немногих источников вдохновения.

ЕВ (перебивает): Игорь, вы меня не поняли. Я не завишу в этом смысле от церкви. Я сама не хочу работать. Я не хочу играть. Понимаете?

ИГ (сконфуженно): Нет.

ЕВ: Это как бы давным-давно исчезнувшее желание. И если я сейчас где-то снимаюсь или участвую в антрепризе, то это только для заработка. Только!

ИГ: Простите, я вас не очень хорошо понимаю.

ЕВ: Если бы я хотела работать, то я бы работала. Тут нет никакого пресса со стороны церкви. Это от меня исходило. Более того, я долго умоляла батюшку, чтобы он благословил меня не играть больше. Но он, как человек мудрый, понимал, что я не готова это бросить, что это никому не нужно – ни мне, ни людям, как вы говорите... И когда он действительно понял, что мне тяжело, невыносимо – это случилось после «Орестеи», когда я просто в слезах приползла к нему и сказала, что больше я не могу этим заниматься...

ИГ: С чем это было связано?

ЕВ: Я уже не помню, ну оттого, что я больше не могла играть.

ИГ: Из-за этого у вас случился конфликт со Штайном?

ЕВ: Да, он это чувствовал. Придраться вроде бы было не к чему – технически я мощно играла, но он-то понимал, что «мои деньги в другом банке»... И его это так раздражало!

ИГ: Чего же он хотел, если не к чему было придраться?

ЕВ: Чтобы я ЖАЖДАЛА играть! Чтобы я приходила на сцену как на исповедь, а не на муку! Он же видел, как я скучаю на репетициях, что не в кайф это мне...

ИГ: Извините, это, по-моему, был 1994 год. Но до «Орестеи» вы уже двадцать семь лет как снимались и играли в театре...

ЕВ: Да, это как-то накапливалось, видимо. И вдруг я осознала, что не могу больше, что мне невыносимо тяжело, что всерьез не могу произносить эти тексты. Особенно если это серьезные роли, понимаете?

ИГ (искренне): Нет.

ЕВ: Ну, скажем, играла Екатерину Медичи в «Королеве Марго». И каждый раз, когда я открывала рот... Ой, Господи... (Начинает смеяться.) Они по семь дублей снимали... (Заливисто смеется.) Потому что я «кололась»...

ИГ: Что же вас так веселило?

ЕВ: Да не могу я без смеха эти все тексты произносить! Я смотрю, как я там раньше играла страсть, любовь... Я просто помираю со смеху, думаю – бедные, бедные мы люди, чем занимаемся... (Успокаивается.) Игорь, я не могу объяснить вам словами, что этого не может быть...

ИГ: Чего не может быть?

ЕВ: Ну, что это за бред такой, когда один человек играет другого человека! Пока это вдруг не осознаешь, что такой профессии нет, что она искусственно придумана, что это такой изыск дьявольский, такая фантастическая загогулина и сколько людей на это клюнуло...

ИГ: Вы имеете в виду актерство?

ЕВ: Ну конечно! Посмотрите, в XIX веке писатели были властителями умов, а сейчас – актеры. Просто как пророки! И все слушают!

ИГ: Так что же вас смущает? Что актеры популярнее священников?

ЕВ: Конечно, смущает! Но я другое хочу вам сказать... Я хочу сказать, что не могу больше играть. Вот и всё.

ИГ (озадаченно): Любопытно.

ЕВ (очень серьезно): Я вам скажу больше. Я НИКОГДА не была фанаткой своей профессии.

ИГ: Даже когда поступали на актерский?

ЕВ: Да и тогда тоже. Я была всегда достаточно свободным человеком. Я могла там увлечься, влюбиться, уехать куда-то, начать писать... Я никогда не была зациклена на своей профессии. А когда появился, как бы сказать, взгляд со стороны... (Подбирает слова.) Когда начинаешь жить в церкви, то постепенно зрение очищается, слух... Как бы от пелены какой-то освобождаешься. Не знаю... Вот так случилось у меня.

ИГ: Да я вот недавно видел вас в каком-то сериале...

ЕВ: Так это для заработка. Я батюшке говорю: «Батюшка, ну что мне теперь делать? Мне так не хочется, но вот надо». А он мне: «Вы что-нибудь другое умеете делать?» Я говорю: «Нет». – «Вот идите тогда и играйте. Хлеб надо зарабатывать как-то».

ИГ: Получается, вы теперь играете исключительно ради денег?!

ЕВ: Ну, слава Богу, вы меня, наконец, поняли. Конечно! Конечно! Это чистый заработок.

ИГ: Сколько вы просите за съемочный день?

ЕВ (категорически): Тысячу долларов.

ИГ: Это ставка актрисы категории «А» сейчас?

ЕВ: Я не знаю, мне дают. (Смеется.) А не дают – так до свиданья!

ИГ: Чурикова мне говорила, что тоже столько просит.

ЕВ: Ну и молодец! (Смеется.) Сейчас снялась в ужасном, Игорь, УЖАСНОМ сериале!

ИГ: Зачем?

ЕВ (смеется еще больше): Я же говорю вам... Двенадцать съемочных дней по тысяче долларов. Ну? Одной левой ногой!

ИГ (смеется): И вам не стыдно?

ЕВ (смеется еще больше): Ужасно! Ну, что стыдно?! Батюшка говорит: «Работайте!» Что я могу поделать?

ИГ: И кого вы сыграли в этом сериале?

ЕВ: Такое полудурье! Патлы отпустила себе седые... (Показывает, хохочет до слез.) Без грима, без челки... Если Раневскую помножить на Бирман, и то будет... Ну, жуть! Толстая! Страшная! Мне так было все равно! Я только конверт ждала. Когда ж они дадут уже конверт-то мне этот?! (Смеется, схватившись за живот, в глазах слезы.) Ой, Господи, помилуй меня!

ИГ хохочет, утирает слезы.

ЕВ (опять взрыв смеха): А они в полном восторге! Думаю, ну и буду таких дур играть до гробовой доски... Нашла вот свою нишу в искусстве...

Всеобщая истерика.

ИГ: Вы когда говорили про «Орестею», сказали, что вам было это не в кайф. А что сейчас для вас кайф?

ЕВ: Это было случайное слово.

ИГ: Тем не менее.

ЕВ: Самый большой кайф... Не знаю, не годится это слово для того, что является самым серьезным, самым большим...

ИГ: Хорошо, давайте заменим это слово... На какое?

ЕВ: Радость.

ИГ: Хорошо, радость.

ЕВ: Ах, всё радость.

ИГ: Не может быть!

ЕВ: Ой, да в том-то и дело, что всё!

ИГ: У вас наверняка телевизора дома нет?

ЕВ: Нет, правда. А почему вы так решили?

ИГ: Похоже на то. Я поясню сейчас. Тут сегодня передали в новостях, что приют для даунов сгорел, и несколько детей сгорели...

ЕВ: Где, в Москве?

ИГ: Да. Я, знаете, редко его включаю, но вот включил, сплюнул и выключил... Понимаете? (Смотрит лукаво.) Я хочу сказать, что в радости пребывать – не большой труд. Просто надо выбросить из окна телевизор.

ЕВ: Игорь, ну что мы с вами говорим как слепой с глухим, в самом деле? Ужасно, что дети сгорели, но зато их души в раю. Ведь если говорить об этой жизни как о чем-то серьезном... Вся жизнь там, в вечности, и все, что происходит здесь, это только экзамен. И Господь уберег этих детей от чего-то худшего.

ИГ: Вы хотите сказать, что рады за них?

ЕВ: Я это говорю с известной степенью внутренней оговорки, потому что я еще не достигла той степени совершенства...

ИГ: Чтобы порадоваться за их мученическую смерть?

ЕВ: Да. Я больше это понимаю умом.

ИГ: А не проще ли, и на самом деле, умереть молодым, чтобы не мучиться?

ЕВ: Как Бог даст, Игорек, как Бог даст... Что мы тут можем сделать? Всё в его власти. Вообще просить Господа о долгой жизни для того, чтобы пить, есть и веселиться - это довольно странно. Но если просить о продлении дней для того, чтобы успеть покаяться, привести себя в некоторое достойное состояние для упокоения, то тогда – да.

ИГ: Скажите, остались хоть какие-нибудь вопросы, на которые вы не можете найти ответа, даже пребывая в полнейшей радости?

ЕВ: Нет, не существуют. Ответы мне давным-давно ясны. Я САМА плоха. И всё мне ясно.

ИГ: Но поначалу наверняка вопросы были?

ЕВ: Были. Как победить ту или иную страсть? Как справиться с тем или иным грехом? А потом довольно быстро становится всё ясно. Когда читаешь Евангелие, Святых Отцов, когда каждый день молишься и ходишь в храм...

ИГ: Положа рука на сердце, ответьте – в Евангелиях вас ничего не смущает?

ЕВ (удивленно, просто изумленно): Нет... А что руку на сердце класть? Я бы тогда не была православной христианкой. Зачем мне руку на сердце класть?

ИГ: Вас не смущают откровенные пробелы в жизни Иисуса?

ЕВ (смеется): Нет, меня ничего не смущает.

ИГ: Почему?

ЕВ: Я знаю, что ВАС это смущает. Зачем же и я еще буду присоединяться к тем, кого это смущает?

ИГ: Где же был Бог наш, пока Крестителя не повстречал?

ЕВ: Где надо, там и был.

ИГ смеется.

ЕВ: Я знаю, вас это смущает, но...

ИГ (перебивает): Екатерина Сергеевна, не лукавьте...

ЕВ: Нет-нет, вы мне эти вопросы не задавайте. Потому что я сержусь. Я сержусь, потому что мне не хватает терпения, любви... Потому что мне так жалко, что вы не в церкви и что вы все так – головой...

ИГ (смеется): Вы полагаете, что только головой?

ЕВ: Головой, головой!

ИГ: Да вы не сердитесь на меня. Просто посчитайте меня глупеньким. Вам это можно.

ЕВ: Я не могу про вас так сказать. Я просто скорблю, что вы живете вне истины.

ИГ: А почему вы решили, что истина только у вас?

ЕВ: Я знаю это.

ИГ: Другим не даете права иметь свою?

ЕВ: Почему? Я же не спорю с вами.

ИГ: Неправда! Вы уже не раз употребили слово «ерунда».

ЕВ: А что, неправда, что истина у нас? Конечно, правда!

ИГ (смеется): Кто бы сомневался.

ЕВ: Знаете, я на счет споров совершенно не сильна, я так быстро завожусь. Тут недавно меня подвозил таксист, такой милый человек... Стал меня пытать. Я говорю – ну вы приходите в церковь, исповедуйтесь, причаститесь, поговорите с батюшкой. А он мне: «Я хочу там ислам, буддизм посмотреть». И я не вытерпела. Елки-палки, ты вырос в православной стране, уже тыща лет православию. Что ты голову морочишь себе, мне и людям? А, Иван? Сколько тебе лет, дураку? Господи, прости! Сорок? Так и помрешь... Тебе лень – лень молиться, лень поститься, а вместо этого ты мне рассказываешь, как ты истину будешь искать. Как самовар закипела. Вместо того чтобы человеку объяснить, поговорить, я проявила такую нелюбовь, раздражительность.

ИГ: Назовите одно произведение искусства, которое произвело на вас неизгладимое впечатление.

ЕВ: О, Господи... Я действительно забыла... Раньше было что-то, а сейчас не вспомню. Сегодня это настолько неважно для меня. Я так давно никуда не хожу, ничего не смотрю, не читаю.

ИГ: Но наверняка какая-то музыка вас восхищала раньше?

ЕВ: Я стараюсь это не слушать более.

ИГ: Почему?

ЕВ: Потому что это всё очень чувственное, это вызывает сильные эмоции. Вы знаете, сколько вреда принесло это искусство моей жизни?

ИГ (опешив): Как так?!

ЕВ: Так, что оно разогревало во мне такие страсти, грехи. Прожить столько лет без царя в голове, без веры в душе... Я меняла свою жизнь с невероятной скоростью, делала такие зигзаги сногсшибательные! Когда я уже пришла к Богу, то поразилась вообще Божьей милости! Я не должна была дожить до этого времени! Я столько своих друзей схоронила, которые жили так же, как и я.

ИГ: Что значит – схоронили?

ЕВ: В буквальном смысле схоронила. Они погибли.

ИГ: Из-за чего?

ЕВ: Кто спился, кто с собой покончил, кто что.

ИГ: Вы тоже стояли у подобной черты?

ЕВ: Может быть, и стояла... Поэтому я всегда буду неустанно и неусыпно благодарить Бога за то, что он дал мне возможность исправления и покаяния. (Смотрит на ИГ, у которого полуоткрыт рот.) Что же это вы так на меня, а? С таким ужасом смотрите? (Смеется.) Считаете меня сумасшедшей?

ИГ: Нет-нет, пожалуйста. Ваша правда меня восхищает. Действительно восхищает. Потому что, кажется, это действительно правда. Но все же хочется понять до конца вашу логику.

ЕВ: Вы не сможете это сделать. Потому что у веры нет объяснения. И не может быть.

ИГ (показывает на букет в углу комнаты): Вам нравятся эти розы? Уверен, нравятся, иначе они бы здесь не стояли.

ЕВ: Мне их подарили на Пасху. Но это Божье создание – розы. А искусство – это искусственное создание. Да что же вы меня тут пытаете?! Я-то знаю, что такое искусство! Все это придумано, все это тщеславие, страсти человеческие.

ИГ: Если бы вам дана была такая возможность – изменить всего одну вещь в своей жизни, то что, вы не стали бы актрисой?

ЕВ: Ни за что! Из-за этого вся моя жизнь по-дурацки сложилась. Я имею в виду свою личную жизнь, семейную. Это, конечно, был роковой шаг.

ИГ: И вы действительно жалеете об этом?

ЕВ: Безусловно! Тридцать семь лет бреда!

ИГ: Можно сказать, что вы отказываетесь от своего прошлого, от всего, что связано с театром, с кино?

ЕВ: Да, да, да! Безусловно! Ну, как отказываюсь? От этого не откажешься. Это существует в пространстве, во времени... Но это ужасно.

ИГ: Екатерина Сергеевна, всё, что я услышал от вас сегодня, заставляет меня относиться к вам с тем самым пиететом, об отсутствии которого вы говорили в связи с моей беседой с Демидовой. У меня нет ни тени сомнения в вашей искренности. И тем не менее, скажите сейчас... Только подумайте перед тем, как ответить.

ЕВ вся внимание.

ИГ: Вы еще вернетесь? То есть я имею в виду, сыграете что-то... Но не так, как вы про этот сериал говорили... Как бы это еще сказать?

ЕВ: Я поняла, Игорь. Я поняла вас. Нет. Я просто не смогу. Меня нужно по мелочи использовать, и всё.

ИГ: Жаль.

ЕВ: Ничего не могу с этим поделать. Чувствую, что я сильная личность и мне достаточно самой – понимаю, звучит нескромно, но я это хочу вам сказать – достаточно меня одной на сцене. Я одна могу вызывать сильные эмоции. Я могу стехнорить так, что никто не догадается, что я не живу этим. Я все это могу. Но нет сил. Простите великодушно. Нет сил. Я даже те спектакли сейчас, которые левой ногой играю, плохо переношу. Переезды, поезда, у меня приступы сердечные, меня всю выворачивает.

ИГ: Я уже слышал от кого-то про тяжелый актерский хлеб...

ЕВ (смеется): Я сейчас вспомнила... Когда-то давно я ездила с фильмами по стране... И надо было перед шахтерской аудиторией выступать. И я вот это всё... Заученными фразами... Как тяжело всё дается. Какой это труд, какой это кровавый пот... И вдруг кто-то из зала мне... (Вздыхает.) Мама родная, как мне было стыдно!

ИГ: Ответил шахтер вам?

ЕВ: Я думала, сгорю от стыда. Настолько привыкла, что это просто слова, которые ничего не значат. Когда он меня усадил, я себе думаю: «Катя, и кому ты тут лапшу на уши вешаешь? Шахтерам?»

ИГ: Да, это, наверное, было серьезное поражение.

ЕВ: Нахватаешься этих штампов и чешешь их везде – за столом, в интервью, на сцене.

ИГ: Иногда это смешно слышать. Правда. Страшный вопрос напоследок. Можно?

ЕВ: Страшный?

ИГ: Для меня – да. Как бы вы хотели умереть?

ЕВ: Как? О, это совсем нестрашно! Я каждый день об этом думаю.

ИГ: Нарисуйте мне тогда идеальную картину своей смерти.

ЕВ: Дома, в постели.

ИГ: И сколько лет вам?

ЕВ: Не знаю, все равно.

ИГ: Побольше, правда?

ЕВ: Абсолютно все равно. Как Господь решит. Ну, побольше хочется, потому что я только-только начинаю жить по-настоящему. Хочется посмотреть, как внуки будут расти. А так – чтобы поболела, чтобы пострадала.

ИГ: Чтобы поболели?!

ЕВ: Только страданием можно искупить грехи.

ИГ: Неужели вы не настрадались еще?

ЕВ: Физическое страдание очень смиряет человека. И чтобы, конечно, в сознании, с исповедью, причастием. Больше ничего не прошу.

Игорь Григорьев

© 2006 Copyright by ekaterina-vasilyeva.narod.ru